4 июня в 20:45 главная сцена Книжного фестиваля на Красной площади превратится в настоящую казачью станицу: Московский государственный академический театр «Русская песня» представит спектакль «Тихий Дон» в постановке Дмитрия Петруня.

«Это произведение, в котором идёт глубокая параллель с сегодняшними событиями, — считает художественный руководитель, директор театра, народная артистка России Надежда Бабкина. — И нам надо чаще обращать своё внимание на историю и те события, которые происходили с нашей страной».

Бабкина отмечает, что считает Петруня одним из самых сильных режиссёров современности.

А сам постановщик Дмитрий Петрунь признался, что в театре «Русская песня» были «кровавые» случаи при работе над спектаклем. «На самом деле, если на репетиции сцена „окрещена“ кровью, это считается хорошей приметой, — делится режиссер. — Актёры действительно бились о декорации, приходили на репетиции в повязках. Но в итоге постановка оказывалась успешной. Иначе не было бы полных залов в театре на каждом спектакле и множества модификаций представлений под разные площадки. И, конечно же, мы гордимся тем, что будем показывать „Тихий Дон“ на Красной площади».

В главных ролях выступят Дмитрий Миллер, Александра Никифорова, народная артистка России Надежда Бабкина, артист театра и кино Михаил Горевой, народная артистка России Наталья Егорова, артисты театра и кино Иван Замотаев, Юрий Катаев и другие.

В интервью aif.ru Дмитрий Петрунь рассказал о том, почему работу нельзя смешивать с дружбой.

Шапочное знакомство

Ольга Шаблинская, aif.ru: Дмитрий, «Тихий Дон» в «Русской песне» удивляет не только тем, что неизменно собирает полные залы и заставляет рыдать публику всех возрастов. Вопрос в том, как Вам удалось впихнуть четырёхтомное произведение Шолохова в три часа сценического действа, при этом ничего не потеряв в сюжете.

Дмитрий Петрунь: Серьёзно с творчеством Михаила Шолохова я познакомился именно перед постановкой спектакля «Тихий Дон» в театре «Русская песня» под руководством Надежды Георгиевны Бабкиной. До этого знакомство было шапочное, какие-то рассказы, какие-то кусочки из произведений школьной программы… Я видел несколько спектаклей по его произведениям. У меня к нему было поверхностное отношение. Эдакий «Толстой нашей советской страны», «соловей» начала формирования Советского Союза — обласканный властью, получивший Сталинскую премию… Но, когда уже стал серьёзно работать над постановкой, внимательно прочитал несколько раз произведение «Тихий Дон», отношение постепенно стало меняться.

— Именно постепенно?

— Я довольно долго входил в этот ритм, в этот способ рассказа, в музыкальную композицию этого писателя. И последовательно привыкая к нему, заставляя перечитывать неуютные мне куски, я стал сживаться с этим произведением. Не сразу. Не с первых глав это происходило. Есть писатели, тот же Замятин, я понимаю его ритм, я понимаю музыкальность его прозы. Астафьев — другой ритм, более комфортный для меня. Шолохов — было такое ощущение — не мой ритм. Но где-то со второго тома, когда я прошёл все эти, многим знакомые, главы про главных героев, вдруг он для меня стал открываться как величайший композитор русской литературы, великий классик. По той мелодике, которая свойственна этим местам, где он жил. По эмоциям, по конфликтам, по очень подробному прописанию характеров героев. По безжалостному исследованию всего того времени. Я ловил себя на мысли, что мне уже не так комфортно без этой литературы, без вечернего прочтения каждой следующей главы. Потому что этот мир, этот воздух стал моим, он мне лично рассказал про это явление или про этот огромный-преогромный кусок нашей страны. Появился новый маршрут путешествия, совсем мне неведомый. И я влюбился в эту поэтику Дона, в казачество. И, конечно, в какой-то степени я пожалел, что не открыл его раньше. Но, наверное, не получилось бы так. Всё в этой жизни должно случаться вовремя. Я преодолел этот симптом «надо», и рад, что открыл для себя этого великого русского писателя, влюбился в него.

— Как в нескольких словах охарактеризовать «Тихий Дон»?

— Судьба человека во время такой стихии, как гражданская война. Бесправие, беззаконие, потеря ценностей. Как оставаться человеком в такой ситуации.

«Шолохов — писатель, у которого нет стен»

— И, всё-таки, кто для вас сейчас Шолохов?

— Это для меня писатель, у которого нет стен. А стены — это поля, леса и горы. А потолки — это бескрайнее небо. Для меня этот писатель — певец свободы. Свободы, за которую надо нести ответственность, за ту свободу, которую ты получаешь порой или за которую борешься. Или с которой ты остаёшься, и это становится страшно.

Какое я сделал для себя открытие? Это стал для меня великий композитор природы, казачества, свободы и времени формирования страны. Сейчас, как я могу отличить по небольшому кусочку Гоголя, Чехова, Тургенева, так по нескольким фразам могу сказать — это Шолохов. Я думаю, я буду к нему возвращаться и в профессиональной деятельности, и просто как читатель. Он для меня стал живым автором. В этом и заключается феномен неустаревающей классики.

— Есть ли у Шолохова то, что называют «мистика произведения»? Как у «Мастера и Маргариты», к примеру?

— Я не знал, что он так долго задержится в моей судьбе. Думал, будет постановка, и дальше — следующая. А тут столько с ней связано. И событий, и знакомств.

Это один из первых глубоких спектаклей. Я после Шолохова начал подумывать о том, что такое театр, и о его возможностях в плане глубины постановок. Может быть, Шолохов сделал меня взрослее.

— На сцене были травматические случаи во время репетиций, говорят?

— Да, головой стукались. Это считается хорошей приметой, когда на репетиции у кого-то травма, кровь, перелом (и на съемках тоже). Если площадка или сцена обагрена кровью — это к удаче.

— Поэтому вы нормально восприняли, что показ будет на Лобном месте?

— Рядышком. Красная площадь — это и ответственность, и признание со стороны профессионального пула, сообщества литераторов. Наш театр входит в ту команду литераторов, которую приглашают на этот фестиваль. А приглашают одних из самых сильных коллективов Москвы.

«В театре больше творчества»

— Вы ещё и кинорежиссер. Где проще работать — в театре или в кино?

— В кино. Кино, как ни странно, проще театра. В кино больше технологичности, а в театре больше творчества и фантазии. В кино есть масса знаков, запятых, условий, которые надо соблюдать. Они и бюджетные, и технические. И много всего, не относящегося к творчеству. А в театре больше творчества. И в театре из-за этого сложнее.

— С кем из звёзд работать легче, с кем сложнее?

— Сложнее всего с теми, кого считаешь хорошими людьми и большими профессионалами. Но и интересно в то же время.  Я всегда восторгался Юрием Колокольниковым. Но не знаю, как заманить его в театр. Дмитрий Миллер, Марина Александрова, Илья Ильиных — потрясающие. Главное — готовность к работе, открытость к пробе. Свобода внутренняя. Таких много. И Александра Никифорова, и Зимина.

— Ваш принцип выбора команды?

— Прежде всего — человек. Талант — на втором месте. Человеческие отношения, человеческие качества важнее. Потому что на работу уходит несколько месяцев, и я хочу, чтобы это время было комфортно, уютно, интересно, смешно.

— Мешает ли дружба личная дружбе творческой?

— Да. Когда я снимал Юру Колокольникова, нам казалось, что мы самые близкие люди на свете. Закончились съёмки, прервали эти отношения. В силу профессии. Я считаю, что режиссёр — одинокий. Он должен быть бескомпромиссный. Какая бы дружба ни была — бескомпромиссный. Самое главное — творческий результат. Рабочая дружба — одно. Семейная — другое. Это все — разные пласты жизненные. Я не хочу переносить творческую дружбу в человеческую жизнь.

— Что вы сейчас ставите в Питере, где вы живёте?

— Небольшую пьесу на четверых. Как писались и снимались «Унесённые ветром». Это про творческих людей. Мне захотелось защитить продюсеров, директоров, режиссёров. Конфликт именно между такими людьми. Это документальная пьеса о том, как велась работа над «Унесёнными ветром». Это гротесковая история, с комедийно-клоунским типажом. Сама пьеса очень абсурдна. Она о том, как продюсер на пять дней закрыл режиссёра и сценаристов у себя в кабинете, и они быстро переписывали сценарий «Унесённых ветром». Я не сразу узнал, что эта пьеса документальная. Но, когда узнал, что всё там описанное происходило на самом деле, это меня потрясло… За пять дней был придуман фильм, который изменил нацию, страну, Америку. Потому что они тогда выходили из Великой депрессии. Фильм вселил очень большие надежды в социум. Страна стала возрождаться. Есть упреки в том, что это так называемая американская тема. Но мне кажется, вовремя этот спектакль. Ведь он про творчество и про то, что творчество спасает целые народы и страны.

Осовремененный Пушкин

— Как вы относитесь к хайпу на сцене, кстати?

— Очень хорошо. Мне очень нравится провокация. Если заметили, «Тихий Дон» начинается с провокации. Все ожидают траву и прочее. А выходят люди в чёрных костюмах, как оркестр. Мне нравится ломать восприятие зрителя внутри спектакля. Мне кажется, конфликт или хайп провоцирует диалог. Он будоражит зрителя. Он может конфликтовать, критиковать, ругаться на хайп. Но он не остаётся бесчувственным, он включается.

— Поэтому у вас такой провокационный спектакль по Пушкину?

— Пушкина надо осовременить. Может, это и плохо. Иногда смотрю и думаю — переборщили. Не копнули поглубже в смысл. Но и Пушкин же хохмил и пародировал этим произведением («Русланом и Людмилой» — прим. ред.) своих коллег. Шутил. Азартно и играючи он эту поэму написал. И мы так же попытались осовременить её для детей. Хочется, чтобы они воспринимали Пушкина. А для этого его надо к ним приблизить.

— Про декорации к спектаклю «Ай да Пушкин…» слышала, что очень напоминает «бедного Йорика» из «Гамлета». Это какие-то личные ассоциации?

— Это история смерти. Я хотел из этого делать именно завод смерти. Что такое война и поле битвы? Это завод, который выпускает механически смерть. Это была основная идея. Мы её чуть-чуть недотянули. Тогда бы не Йорик появился, а механизм умерщвления войной. Этот элемент есть, но недоделанный, надо было сделать жестко.